Вот теперь точно всио.

[sseffy]

Название: Руки владеющего
Автор: Безумная Рыбница
Бета: Rhaina, Бальтамос
Размер: драббл, 791 слово
Персонажи: Ворон, Гилберт Найтрей, Винсент Найтрей
Категория: джен
Жанр: сюрр, дарк
Рейтинг: от R до NC-17
Краткое содержание: Первое знакомство с тем, кто знает тебя уже давно, кто принадлежит тебе авансом, впрочем, как и ты – ему.
Примечания: Написано на ФБ-2012 для команды fandom Pandora Hearts 2012

Падаль… Этот запах Ворон чувствовал лучше прочих. Он, сначала тонко, робко, появлялся сразу за запахом смерти и крови, потом приправлялся временем и предательством и в конце концов оказывался вкуснейшим из лакомств. Его было слишком много в воспоминаниях и ожиданиях и слишком мало сейчас, когда Ворон сидел взаперти. Но очень внезапно этот запах возник из ниоткуда и упорно угадывался в дымке будущего, заволакивающего желтые глаза мальчика, в крови на его чистых маленьких ладошках, в боли, что таилась в его сердце. В твердой решимости… и в насмешливом двуцветном взгляде, упирающемся в спину, затянутую в темный сюртук.
«Это он, тот, кто обещал накормить и накормит меня, вдоволь», – не мысль даже, а знание, оно пришло в голову прозорливой Цепи при первом же взгляде на встрепанного мальчишку, касавшегося его давно – и исчезнувшего надолго. Тот пришел снова и дотронулся до двери, ведущей в Бездну, и Ворон, неожиданно даже для себя, встрепенулся, сбрасывая дрему.
Ждать больше не хотелось. Хотелось выпить его до конца, сейчас, сегодня, не падать на вывернутых до боли крыльях в податливую глубину, охотясь за жалкими крупицами еды в воспоминаниях других, слабых Цепей. Не прорывать хрустящую паутиной в клюве ткань между временем и мирами в погоне за сладким, дурманящим тленом. Получить сейчас, хоть самую малость – а не терзаться от голода еще сотню лет.
Ворон распахнул свои черно-дымные крылья, оградил цепями, обнял своего будущего хозяина – смысла служить столь недолговечным созданиям он не видел, но и не служить не мог – и вонзил клюв в сердце. Он рвал тонкую кожу, прокусывал нежные стенки артерий, нежно и благоговейно пил кровь, смакуя горько-сладкий вкус еще не сбывшегося будущего. И впитывал ценнейшее – боль, не приглушенную ни страхом, ни осознанием.
Мальчишка замер, не пытаясь закрыться. Он отдавался, забыв, что должен хотеть остаться в живых. Огромные крылья поддержали хрупкую, безвольно обмякшую спину, перья усеяли все вокруг, мешая тому, второму, ненужному, пусть и одной крови, слишком быстро забрать у жадной Цепи нежданную удачу.
Еще секунда, не больше – и, зависнув на грани происходящего, Ворон распахнул клюв, протянул глубокую борозду через впалый, бледный живот и облизал горячим языком пульсирующие внутренности. Он пил поселившуюся там боль, и скорбь, и темноту, и возвращал сторицей, и дарил забвение: это была его лучшая благодарность. Он согрел своего избранника дыханием, залечил собственным теплом юную хрупкость, ткнулся почти преданно огромной головой в маленькое плечо… и подтолкнул теперь уже свою собственность в чужие, жадные и жалкие руки.
Ждать. Теперь придется ждать, когда хозяин придет и заберет его, теперь уже окончательно. Принадлежать кому-то еще, кроме Гилберта Найтрея, Ворон не мог и не хотел.

– Это было не очень-то умно – позволить силе Ворона захватить тебя, – пульсировало насмешливым воспоминанием в висках Гилберта. Братец Винсент уже давно, наверное, забыл и про их небольшую вылазку к семейным Вратам, и про неосторожность самого Гилберта… Но вот Гилберт никак не мог сосредоточиться и выбросить эти слова из головы.
Что-то произошло там, перед Бездной, что-то важное, очень важное, и плохое, и хорошее, и странное… Страшное. Что? Он не помнил. Он оглядел себя перед зеркалом, огладил пиджак руками, сходил с Винсентом на реку, попытался вернуться к урокам… Что-то в нем изменилось и предательски ускользало из памяти. Но оно точно было. Ему не казалось, ему не могло казаться.
Ему не могло почудиться, что боль, разрывающая его изнутри каждое мгновение и не отступающая ни на йоту, милосердно затихла. В памяти как-то потух и день, когда господина Оза забрали в Бездну, и боль от собственного невольного предательства, и страх никогда больше не увидеть того, кого ценил больше всех на свете… Все подернулось туманной дымкой – и только теплая тьма, приласкавшая мимоходом его щеку, стояла перед внутренним взором.
– Винсент… – наконец решился он, когда свет в спальне был давно погашен, но сон со временем так и не пришел.
– Да, Гил? – невнятно пробурчал тот под боком. Похоже, он и брату не давал уснуть спокойно.
– Винс… А ты знаешь что-нибудь вообще про Цепи? Не только про Ворона, но и про остальные, про то, как владеть ими?
– Да что с твоей памятью, Гил? Ты имеешь в виду, что необходимо для подчинения? Книги об этом есть и в нашей библиотеке. Концентрация, мужество, сосредоточенность, все такое… ну, и хотя бы минимум физической подготовки. В общем, все, чтобы суметь заставить Цепь слушать тебя, а не наоборот. Ты это хотел узнать?
Винсент оттараторил то, что было в памяти и на слуху у каждого потенциального претендента на законный контракт, и зевнул, даже не надеясь, что его немногословный и скрытный брат ответит.
Тот действительно глубоко задумался, но все же, уже засыпая, прошептал:
– Не совсем… Мне интересно, всегда ли будет так… Так… больно и хорошо.
Винсент не ответил – то ли уснул, то ли не посчитал нужным, но Гилберт и не ждал ответа. И только Ворон, дремлющий у себя и не имеющий возможности дотянуться до разума своего пока еще не хозяина, услышал и мысленно пообещал: «Будет еще лучше».
Ведь что может быть вкуснее густой крови на руках того, кто владеет тобой?

Название: Инстинкт
Автор: Безумная Рыбница
Бета: Бальтамос, philipp_a
Размер: драббл, 830 слов
Персонажи: Цвай Баскервилль/Эхо
Категория: фемслэш
Жанр: PWP, психодел
Рейтинг: от NC-17 (кинк!) до NC-21
Предупреждение: кинки: асфиксия, раздвоение личности.
Краткое содержание: Она любит только убивать. И ее.
Примечания: Написано на ФБ-2012 для команды fandom Pandora Hearts 2012

Иногда любовь — это инстинкт. Такой же, как тот, что учит правильно и цепко сжимать рукоять ножа, как тот, что помогает незамеченной замирать у темной стены чужого дома, как тот, что твердит не просыпаться, пока не заснет двойник, скрывающий само ее существование. Как тот, что поет в ее голове тихо, но четко, в такт взмахам ножа.
Она любит убивать — и ее любовь одного цвета с кровью и страстью. Нечастые моменты всемогущества, свободы и торжества: настичь и уничтожить, сладко, долго, чисто, красиво. Больше ей ничего не нужно.
Только любовь — и она любит Эхо так, что другим не достается ничего. Даже Винсенту — он властвует над той, что живет при свете и спит ночами. И Цвай ей благодарна. Потому что Эхо довольно дневных забот, а на ее долю остается самое лучшее: любовь цвета крови.
Эхо сейчас спит, привычно выпуская ее на свободу, отдавая ей ночь, но Цвай сегодня хочется пить, петь и благодарить. О, она способна на благодарность! Стоит только пожелать — и она не станет всплывать на поверхность их общего сознания, но нырнет в глубину чужого сна, чтобы встретить там себя.
Ее Эхо нежна, как самая острая сталь. Обычно эта нежность холодна и только с ней становится иной. Забывает о хозяине и его прикосновениях, сразу жадных и равнодушных, о его приказах, о делах, о бесплодном ожидании. О другой близости, неправильной, фальшивой, и вечном одиночестве, выкрашенном в синий вечерний цвет.
Она требовательно подается навстречу — а она умеет требовать! — не открывая глаз, гладит чужое лицо, потому что не хочет видеть напротив свое собственное. Только чувствовать.
Они слишком похожи — полное сходство скрывает, насколько они различны. Помогает выжить в том, большом мире, где они не могут существовать одновременно. В этом, несуществующем, они есть друг у друга.
Цвай рвет чужое платье и отбрасывает в сторону — сама она всегда свободна, всегда обнажена. Тянется навстречу едва ощутимому дыханию, чутко ловит выдох, оттягивает нижнюю губу зубами, мокро прикусывает. Решительно просовывает ногу между острых коленок и сама выгибается, когда чужие ладони ложатся ей на задницу, скользнув по бокам.
Цвай трется сосками о твердеющие соски. Бледно-розовые сначала, они краснеют, и краснеет сама Эхо, не от смущения — от удовольствия, ощущая в себе настойчивые пальцы. Ей нравится, ей должно нравиться.
Острые ногти царапают изнутри, влажная плоть раскрывается, и у Цвай кружится голова, когда ее — только ее на самом-то деле! — девочка сжимается, задерживая руку внутри. Она напрягается, словно боится, что ее оттолкнут, и отчаянно просит еще — пальцев внутри, еще губ, которые ловят пульс на запястье, еще… всего, ох!
Непривычно разморенная, Эхо приподнимает веки, ласкает плывущим взглядом чужое тело и перекладывает чужую ладонь с талии на шею.
«Хочу», — не говорит она. Она никогда не говорит попусту.
Зато она протяжно и низко стонет — Цвай отстраняется на мгновение, ломается в коленках и, приникнув к разведенным бедрам, ищет языком сладко мокрую плоть. Царапает ноготком клитор и, улыбнувшись, вылизывает его, по кругу. Она сходит и сводит с ума. Только с ней — так…
Снова ныряет пальцами внутрь и приподнимается сама, не забывая двигать ими, разворачивая от себя Эхо, резко, рвано, глубоко. Так, как она никогда не будет убивать. Так, как она будет убивать ее всегда…
Вторая ладонь скользит на беззащитно подставленное горло. Цвай трется грудью об узкие лопатки и сжимает пальцы сверху, не давая воздуха. Она терзает ее снизу, до боли, до экстаза, не позволяя сделать ни вдоха, дразня собственными стонами-всхлипами.
Эхо почти не замечает прикосновений, она бьется в агонии, самой настоящей, и за мгновение до потери сознания Цвай немного ослабляет пальцы, позволяя ей дышать из собственных губ.
Глоток за глотком, судорожно и слишком мало — так, чтобы голова не перестала кружиться, чтобы дрожащие бедра оставались разомкнутыми, чтобы руки не перестали искать опору в темной невесомости, чтобы на последнем движении руки — оргазм и хриплый крик.
Чтобы потом оттолкнуть и раскинуться самой вольно и удовлетворенно на послушно возникшем покрывале, чтобы подарить неспешный поцелуй в дрожащие губы, чтобы обвести пальцем синяки на горле, чтобы подтолкнуть голову к собственным бедрам.
Чтобы толкаться вверх, навстречу дразнящим губам и жадному языку, вылизывающему и раскрывающему ее настойчиво и голодно. Чтобы забыть все и все помнить. Чтобы провалиться в чистое наслаждение, необходимое, словно убийство, острое, будто сталь, сладкое, как кровь.

Цвай кончает, слишком сильно сжимая бедра, изворачивается, точно кошка, подминает Эхо под себя и прижимается, слизывая собственный вкус с ее губ. Еще раз проводит по темнеющим над ключицами пятнам и вдруг всасывает кожу чуть выше синяков. Эта отметина проступит и там, наяву.
— Моя, — бормочет Цвай, обнимает Эхо и засыпает, уткнувшись в ее обнаженную грудь.
Инстинкты есть не только у Цвай, но ею движут только они. Быть рядом, если вы одно. Любить, потому что твое. Брать, потому что… Просто брать, если хочешь.
Эхо улыбнулась уголком рта: ей скоро просыпаться и спать там, наяву. До возвращения себе же контроля, до еще одного приступа благодарности от своего альтер-эго, сытого кровью, ночью и нечастой свободой.
Цвай спит, оплетя обеими ногами ногу Эхо — не выбраться. Эхо подается вперед и трется об нее, чувствуя ее отклик даже во сне.
Неважно, что там у них с Винсентом Найтреем. Эхо знает: Цвай любит только убивать. И ее. И губы, даже во сне раскрытые в ожидании поцелуя, только подтверждают это.